В конце 1941 г. посыльный передал мне под расписку извещение, в котором предлагалось «явиться на следующий день в милицию с паспортами всей семьи». Я уже знал, что это значит: выселение всей семьи (включая и мать) в качестве спецпереселенцев в один из северных поселков Урала. Там можно было найти себе работу в системе образования в лучшем случае в качестве учителя химии. Такие случаи среди знакомых немцев - преподавателей вузов уже были в эти первые месяцы после начала войны. К счастью, все кончилось «легким испугом». Мать в тот же день пошла к ректору УПИ, и тот уладил этот инцидент, так как хорошо знал мать и ценил ее как человека и работника. Дело в том, что ректор был выдвиженцем из руководящих органов партии, и все партийные руководители области были ему знакомы. Он позвонил куда следует, и «по праву телефонного звонка» нас оставили в покое.

Через несколько недель — новая неприятность, которая кончилась не так благополучно. Посыльный приносит мне под расписку извещение о том, что я «мобилизуюсь в ряды РККА» (а у меня, как и у всех научных работников института со степенью, была броня). В военкомате собрались одни немцы. Нас предупредили, что мы мобилизуемся в «трудармию» и приказали на следующий день прийти с вещами. Посадили в плацкартный вагон и привезли в ГУЛАГ НКВД (немецкий спецотряд 1874) за колючей проволокой при кирпичном заводе в г. Нижний Тагил.

Условия жизни в этом спецотряде были очень тяжелыми. По данным из разных источников, за три года его существования из 6000 немецких «труд-армейцев» 3000 (около половины) умерли из-за голода, холода и невыносимых условий работы. Я выжил потому, что вскоре, после приезда в лагерь, удалось перейти с общих работ на «административную должность» диспетчера обжигового цеха, потом мастера ОТК этого цеха. Соответственно, из комнаты в бараке, где жило 40 человек, я переселился в комнату «для ИТР», где жило восемь человек. Попутно упомяну, что в этой же комнате жил Б. В. Раушенбах — физик-теоретик, будущий академик, один из организаторов космических полетов.

Пробыл я в лагере полтора года и в сентябре 1943 г. был направлен в тот же институт, откуда меня мобилизовали, с любопытной сопроводительной бумагой: «Направляется к Вам боец спецотряда 1874 для использования по специальности. Подпись: лейтенант госбезопасности НКВД». Те, кто остались в лагере до конца войны, были затем оставлены в Нижнем Тагиле еще на десять лет в качестве спец. переселенцев без права выезда из города. Кому я обязан своим преждевременным освобождением, я не знаю до сих пор. Но это был, конечно, исключительный случай, так как не освобождали никого, даже Б. В. Раушенбаха.

Только значительно позднее, когда были раскрыты архивы, я узнал, что по поводу интернирования немцев в ГУЛАГ было несколько секретных постановлений в период между январем и июнем 1942 г., касающихся разных категорий советских немцев. Я попал во «вторую волну». Попал в лагерь только за то, что по национальности был немцем. В 1992 г. я был реабилитирован.

Интервью с О.Я. Скрябиной

В период перестройки появилась лавина материалов о ГУЛАГе. Страх понемногу отступал, и появился интерес к прошлому. Разыскали пачку писем А.Г. Стромберга из лагеря. Он вспоминает: «За время пребывания в лагере я послал 74 письма. В среднем отправлял одно–два письма в неделю. Я заранее осознавал, что эти письма будут со временем представлять исторический интерес, и посоветовал жене Лиде их сохранять. К сожалению, письма, которые она мне писала, Лидой были уничтожены. Может быть, в силу того, что были пессимистического характера. Когда письма читаешь, не зная подоплеки, они создавали удручающее впечатление».

Завязалась переписка с бывшими узниками. В 1990 г. с дочерью и племянниками А.Г. Стромберг съездил в Нижний Тагил. После прочтения писем А.Г. Стромберг был так взволнован, что решил записать пережитое. Слушателем, записавшим воспоминания, была знакомая художница — Ольга Яковлевна Скрябина. Материалы, помещенные ниже — это несколько сокращенная запись многодневных бесед Ольги Яковлевны с Армином Генриховичем о лагере, сначала записанных, затем отпечатанных О.Я. Скрябиной и проверенных А.Г. Стромбергом.

Есть большие основания считать, что освобождению из лагеря в 1943 г. А.Г. Стромберг обязан своей матери. Сестра М.А. Мельникова прекрасно помнит, как мать писала в соответствующие инстанции. Сохранился черновик письма — заявление сестры Армина Генриховича Эльги Стромберг (геолога) на имя Министра Внутренних дел СССР С.Н. Круглова против ограничений в ее проживании на Дальнем Востоке и о восстановлении ее в правах в период 1942–1947 гг. — выдаче нового паспорта и записи национальности «русская» вместо «немка». Мотивация — все предки Стромберг-Эрдманы жили и работали в России. Отец участвовал в трех войнах и погиб за Россию. Мать всю жизнь трудилась в России (получала пенсию за погибшего за Россию мужа), была одной из первых преподавателей в ВШ на Урале, пользовалась огромным авторитетом, в т.ч. у «красных студентов». Все материалы, на которые ссылается Эльга С., имелись в архиве только у М.Р. Стромберг. Об участии М.Р. Стромберг в освобождении Армина Генриховича писали в письмах друг семьи Е. Юшкова и солагерник К.Г. Фридрихсен.