В 1920–1927 годах мать вместе с детьми ее старшей сестры Эллы Робертовны жила в доме на так называемой «Злоказовской даче». Дом принадлежал знакомым матери. Владельцы дома (семья Кронебергов) эвакуировались (в 1920 году) с отступающими на восток белыми войсками и предложили временно пожить в их доме. Это был каменный двухэтажный особняк c крытой верандой на 2-м этаже. Мы жили на 2-м этаже (поднимались по винтовой лестнице с металлическими ступенями). На 1-м этаже жили старушки Кронеберг и студент Дмитрий Кронеберг. Он заканчивал УПИ по специальности «Цветная металлургия» (делал дипломный проект). Там же жила кухарка Кронебергов, у которой было двое сыновей — Митька, наш ровесник, и второй, младше, большой проказник. Мы с моим двоюродным братом Модестом были погодками (Модест был старше на полгода). Еще младше были двоюродные сестры Эльга и Леля.

...На берегу городского пруда, где стояла «дача», был большой парк. Мне кажется, парк был насыпан на болоте. Когда-то он был ухожен, но при нас запущен и зарос крапивой. На берегу было три ивы, стволы полулежа поднимались вверх. Мы без конца лазили по ним. С Митькой играли в бабки, футбол. На месте прежней свалки был огород. При вскапывании обнаруживалось много черепков, иногда очень красивых. Эти черепки обкалывали — это были «люди». Самой красивой была «царица»; я до сих пор помню этот черепок — на нем был георгин красного цвета! На огороде около забора мы сделали «дом» из досок, земли в несколько этажей. В нишах жили черепки — люди.

В 1917 г. мне исполняется 7 лет, и возникает проблема моего обучения в школе. После революции 1917 г. царская школа прекращает свое существование. Новая советская школа еще только создается. Мать принимает решение обучать меня в частной начальной школе (два класса), организованной (у себя на дому) сестрами Баевыми, бывшими учительницами старой начальной школы. Школа была платная, и учились в ней дети технической интеллигенции г. Екатеринбурга. Одноэтажный каменный особняк располагался на проспекте Ленина, наискосок от оперного театра. В школе, в двух комнатах квартиры, обучались одновременно двадцать мальчиков, в каждом классе по десять человек.

Через два года я с двоюродным братом Модестом и с сыном доктора Сяно продолжаю обучение на квартире этого доктора. Обучает нас двум предметам (арифметике и грамматике русского языка) бывший учитель математики в гимназии.

В 1922-1923 году мы начали учиться в «Некрасовской» школе, но школа имела ограниченное воспитательное значение. Через четыре года обучения в двух частных группах поступаю (вместо пятого) сразу в шестой класс новой советской школы. В возрасте 12 лет я в течение полугода болею скарлатиной в тяжелой форме со многими осложнениями и пропускаю, вместе с Модестом, год обучения в школе.

Мы с Модестом отсиживали в школе только уроки, а потом сразу убегали домой, и здесь начиналась своя, детская жизнь в парке или дома. Школьных друзей у нас не было. Модест был активнее меня в части организации различных игр, а я подчинялся ему, принимая участие в осуществлении его затей (например, изготовление гетеродинного радиоприемника и т.д). Но я учился лучше, в особенности по математике. При подготовке уроков он обращался ко мне за помощью, например, при решении задач.

Последние два класса школы (восьмой и девятый) заканчиваю во вновь открытой Опытно-показательной школе им. Ленина. В то время в этой школе проверяли американский способ обучения «Дальтон-план», который в те годы был в моде за рубежом. Пионером, комсомольцем или членом партии никогда не был. Таким образом, я за восемь лет прошел девятилетнюю программу обучения и окончил школу в неполные 17 лет.

Несмотря на тяжелые условия жизни, мать всегда уделяла большое внимание моему музыкальному образованию. С семи лет я учился музыке (фортепиано) у частной учительницы, и один час каждый день учил урок музыки, пока Модест играл, например, в футбол с соседними ребятами. Муки зависти были у меня, конечно, ужасные. Но я был послушный мальчик, и матери удалось уговорить меня не бросать занятия музыкой, за что я, конечно, ей теперь очень благодарен.

Мой отчим (А.В. Воробьев) играл на скрипке (был самоучка, имел абсолютный слух). Я аккомпанировал ему, и мы переиграли огромный классический скрипичный репертуар. Мать — Магда Робертовна — не имела музыкальных способностей, но любила музыку. В дни моего детства у нас дома часто вечерами собиралось музыкальное общество. Особенно запомнилась (в 30-х годах) Ольга Васильевна Сигова, которая имела хороший голос (меццо-сопрано). Под мой аккомпанемент она исполняла романсы Вертинского и другие модные для тех лет музыкальные произведения. В середине 30-х годов все это кончилось. Начались аресты. Мужа О.В. Сиговой арестовали и сослали как «врага народа». Страх охватил общество, и все разбежались по своим углам. После войны (между 1946 и 1956 годами) к нам несколько раз заходила Любовь Ивановна Шабалина и исполняла романсы под мой аккомпанемент («Этот веер черный», «Клавелитос» и другие). Запомнилось ее красивое меццо-сопрано.

Мы с Модестом (вместе со взрослыми, конечно) с ранних лет посещали часто оперный театр. В течение нескольких лет нам брали абонемент на посещение нескольких опер в сезон. Очень сильное впечатление на нас произвела опера «Пиковая дама» (это был 1922 год, мне было 12 лет). Придя домой, мы решили воспроизвести ее на память. Нарезали из бумаги персонажей оперы, склеили сцену, сочинили свое собственное либретто (по памяти). Оно до сих пор сохранилось у меня. ...Как-то (в 50-е годы) мы с женой были приглашены в гости к Шабалиным. На этом вечере был молодой талантливый пианист Юрий Муравлев. Меня потрясла его импровизация сцены со старой графиней из оперы «Пиковая дама» — все остальное стерлось из памяти.

Уделялось внимание также и нашему художественному воспитанию. В начале 20-х годов у нас жил в доме (на «Злоказовской даче») знакомый художник, который пробирался на Дальний Восток для эмиграции в Маньчжурию. За проживание и питание он (по договоренности) давал нам с Модестом уроки живописи и графики. Мы рисовали карандашом, тушью, акварельными красками «с натуры». Художников из нас не получилось, но определенное художественное развитие это, конечно, дало. Помню, например, его высказывание: «вода : «Вода — это отражение неба». За год до поступления в вуз ряд преподавателей организовали для детей-подростков группу бальных танцев на дому: пять юношей и пять девушек (на квартире у брата Б.Г. Перетца — В.Г. Перетца). Договорились с преподавателем и тапером, и в течение 10–15 уроков я обучился основным бальным танцам. Правда, на практике пригодился в основном только вальс.