Николай Порфирьевич был в числе хороших служебных знакомых матери. Вспоминаю один эпизод, Это было в 1922 году. Мне было 12 лет, Н.П. — 30. Место действия — деревня Коптяки на берегу прекрасного озера Исеть в нескольких километрах от г. Екатеринбурга. Эта деревня известна жителям Екатеринбурга тех лет в связи с тем. что неподалеку от дороги на деревню Коптяки были вывезены и захоронены останки царской семьи после расстрела в доме Ипатьева.

Эпизод, который я хочу описать, интересен может быть тем, что показывает характер внеслужебных взаимоотношений в сообществе старой технической интеллигенции в первые годы советской власти. В 1922 году (и в последующие два года, если мне не изменяет память) по инициативе Магды Робертовны был организован «десант» из 10–15 семей преподавателей УрГУ и УИИ для проведения летних каникул в деревне Коптяки. Днем компании дачников на нескольких лодках ездили на «Острова» посредине озера, собирали грибы, ягоды, загорали на берегу озера. А вечерами почти вся «колония» собиралась на поляне перед домом, где жило семейство моей матери, и устраивалось сражение в «городки».

Мужчины делились на две команды по 8–12 человек. Неизменными «матками» в этих командах были математики: Н.П. Горин и Смоленский (забыл его имя, отчество; преподавал в УИИ). Остальные мужчины распределялись между этими двумя командами. «Замыкающими» в них были я и мой двоюродный брат Модест (оба 1910 года рождения).

У Горина и Смоленского был совершенно различный стиль бросания биты. Прошло почти много лет с того дня, а перед моим умственным взором эта картина глядится так ясно, как будто это было вчера. Николай Порфирьевич закидывал биту резким движением согнутой руки сверху через плечо (на носу пенсне, как на портрете в книге), а затем бросал ее резким движением, придавая ей большую скорость вращения. Обычно бита с грохотом попадала в «фигуру» и городки разлетались за пределы штрафного поля.

У Смоленского манера бросания биты была совсем другой. Держа биту в вытянутой руке, он заводил ее невысоко над землей далеко за спину, а затем плавно, но с большой силой бросал по направлению к цели, придавая ей небольшую скорость вращения. При этом бита сначала подымалась немного вверх, а затем опускалась и задним концом врезалась в «фигуру». Оставшиеся в штрафном поле городки выбивались с «полукона» пацанами, в том числе мною и Модестом.

В 1927 году я поступил учиться в УИИ. На втором курсе лекции по математическому анализу читал Н.П. Горин. Лекции он читал очень хорошо. Материал преподносился четко, логично, ясно и понятно. Я очень любил ходить на эти лекции. Никаких подробностей, связанных со сдачей экзамена по этому предмету, у меня не осталось. Возможно, я этот экзамен и не сдавал, так как учился в «ускоренном» выпуске. Экзамены по разным дисциплинам на втором и третьем годах обучения мы не сдавали, а зачет, после прослушивания курса лекций, записывался автоматически.

После 1927 года я потерял Николая Порфирьевича из виду и только в 1938 году узнал, что он репрессирован и расстрелян. От матери я узнал, что в 1917 году он был в партии эсэров. И это объясняет все. Как известно, в 1922 году был суд над руководством партии эсэров, и всех активных членов этой партии сослали в разные города. А в 1937–1938 гг. — годы пика большого террора — практически все оставшиеся в живых эсэры были физически уничтожены (расстреляны).