Поставили работать выдувальщицей, а смен – три, и одна – с 12 ночи до 8 утра. И вот все, кто в эту смену – мальчишки, девчонки 14–15 лет, приходили к восьми вечера: ночью-то страшно идти... А была комната большая, в ней стеллажи, ящики с лампами. И вот вся наша смена в ней сначала играла. А потом ещё часа два-три оставалось: кто на стеллажах, кто где засыпал. Ближе к полуночи приходила мастер, будила нас.
А каково детям просыпаться? Ладно, мы, «домашние», ещё можно растолкать: поднимались, шли. А одна девочка из детдома – совсем слабенькая, так её и добудиться не могли, а если разбудят – у неё, видно, никаких силёнок не оставалось, чтобы работать. Так её потом от нас и убрали.
Как выдерживали, не знаю. Как-то улеглись, главный инженер Гарцман в эту комнату возьми да зайди, а мы там вповалку. Он мастера Сару Львовну и спрашивает: мол, это что у вас за ночлежка такая. Она отвечает, что смена до начала работы спит. Он опять: так смена-то в двенадцать, а сейчас – ещё только десять... «А я что их?!» – прозвучало в ответ. С тем и ушёл главный.
В другой раз поднимают нас, на участке станков – восемь. Работаем, работаем, газ горит, жара – градусов 50 с лишним. А в 4–5 утра так спать хочется, что невмочь. И вот, чтоб не заснуть, мальчишки баловаться начинают. Тут, как на беду, бочки с водой для противопожарной защиты. А стоят так давно, что аж вода стухла вся. И вот давай ею поливаться. Шум – крик!!!
Тут дверь открывается, и – только Гарцман входить, а кто-то этой водой возьми да и плесни в дверной проём... Мы обмерли – что будет. А он дверь закрыл. И ушёл. Наверное, переодеваться. Помню, всё боялись: влетит теперь по первое число. Но ни завтра, ни послезавтра никого не наказали. И никому даже слова не было сказано...