Предполагала я, что буду заниматься проблемами филологии, философии, умные книжки читать всю жизнь. Ведь с «золотым» аттестатом поступила на филологический факультет Ленинградского университета. Но война, блокада все высокие материи втоптала в грязь и кровь. Сначала меня, как и других студентов, привлекли к разноске повесток из военкомата. А затем, после месячных курсов в мединституте, направили санитаркой в госпиталь. В нем я практически потом и жила, потому что дом наш в Ленинграде разбомбили, а родители в это время оказались в оккупации, в Ессентуках.

Поначалу меня определили санитаркой в палаты с ранеными, но от вида и запаха крови, гнойных ран меня все время тошнило. И меня перевели в рабочие хозчасти госпиталя. Здесь было не легче, а намного тяжелее. Во-первых, ближе к ночи, когда начинались бомбежки, все мы, невзирая на то, кто, где и кем числился, помогали эвакуировать раненых в бомбоубежище. А здание госпиталя было шестиэтажным. Всех ходячих надо было сопровождать в подвал, а неходячих донести до него на носилках. Там же, в подвале, около раненых, на бетонном полу мы спали до утра, до окончания воздушной тревоги, а потом поднимали раненых в их палаты. Днем главной работой было привезти воды с озера, нарубить дрова. Воды надо было много – для операционных и перевязочных, для питания раненых. Возили ее в больших бидонах, на телеге, а потом на санях, которые тянула с нашей помощью полуживая лошадка. Зимой особенно трудно приходилось. Дорога шла под горку, и вода из бидонов плескала нам в лицо, на одежду, на старую, рваную обувь. Покрытые ледяной коркой, мы кое-как добредали до госпиталя.

Про то, что ели в Ленинграде в блокаду, мне и сейчас вспоминать страшно. Ржавый сухарь, хлеб, больше похожий на жмых, дрожжевой суп. Но и этого было по мизеру. Давали еще суп с «хряпой» – так называли отвар из зеленых листьев квашеной капусты, приготовленных на силос для коров еще перед блокадой. Как-то зашла к девчонкам в общежитие – увидела за окном крошечные сухарики. Оказалось, девушки отрезали каждый день в декабре по маленькому кусочку хлеба и складывали между рамами, чтобы в ночь на Новый год поесть «досыта». Я в общежитии не жила и старалась там не бывать, потому что там в коридорах у стен лежали трупы так, что только узкий проход оставался между ними. Трупы были на улицах везде. Лежали на санях – у кого-то не хватило сил довезти, сидели и лежали, прислоненные к стенам домов. На улицах возвышались холмы экскрементов. Все это к весне 1943 года стало таять, и все, кто мог, должны были два часа в день помимо основной работы расчищать «зимние накопления». Однажды я после смены, отработав положенные два часа, забыла поставить отметку об этом и пошла на другой конец города к тете, сестре отца. По дороге меня остановил патруль и, не увидев в моем документе отметки о городской отработке, заставил разгребать завалы еще два часа. К тетке я, конечно, уже не успела дойти, вернулась в госпиталь.

В походах за водой я сильно простудилась, началось воспаление легких. Спас меня комиссар госпиталя, положив на место только что умершего бойца, еще несписанного с довольствия. Это помогло мне выжить – меня кормили, как всех раненых. Подруги приходили навещать меня и я, чтобы как-то облегчить их положение, отдала им свои карточки. Девушек вскоре эвакуировали, а я на целых две недели осталась безо всякого довольствия. Надо было как-то жить. Комиссар госпиталя, узнав о моих «неприятностях» помог устроиться на кухню – мыть посуду. Повариха позволяла соскребать то, что оставалось на стенах котла, в котором готовили для раненых. Это и было моей едой. Однажды ночевать к себе меня пустила другая работница кухни. Перед тем, как уснуть, я почувствовала уже почти забытый запах вареного мяса. Но меня к столу не позвали. Утром хозяйка сказала: «Ты извини, мы тебя не пригласили ужинать. Мы свою кошку сварили». Я, как ни была голодна, но была благодарна, что они меня не позвали.

Страшное это ощущение – голод. Мне иногда думалось, как же это в мирное время мы выливали воду после мытья посуды. Ведь в ней столько было полезного, вкусного. Все же весна 1943 года для меня даром не прошла. Началась цинга, все ноги были в язвах. В конце июня меня вместе с другими больными эвакуировали через Ладогу. После нескольких недель мытарств я оказалась в Северном Казахстане, откуда сумела выбраться к сестре в Томск.

Окончила ТПИ, работала на ТЭМЗе, потом в течение 53-х лет преподавала на кафедре начертательной геометрии и графики.

Блокаду стараюсь не вспоминать – тяжело очень. Но нет-нет, да и оживут в памяти те страшные дни и ночи...