– На фронт я попала по собственному желанию. До войны я работала в Саратовской области, в МТС, была активной комсомолкой – комсоргом. Поэтому, когда узнала о том, что началась война и требуются добровольцы, первая отнесла заявление в райком комсомола с просьбой отпустить меня на фронт. Вместе с большой группой девушек была зачислена в восьмой корпус ПВО, в 100-й батальон ВНОС (Воздушное наблюдение, оповещения, связь). Наши посты в шахматном порядке, на расстоянии 30–40 километров друг от друга стояли на территории Саратовской, Пензенской, Тамбовской областей. Нас научили по звуку моторов и по силуэтам определять, чей самолет – наш или немецкий. Самое удивительное, что никакой особой техники у нас, кроме биноклей, не было, но мы довольно точно узнавали и тип самолета, и на какой он летит высоте. Сообщения об этом сразу передавались нами на пункт связи и далее – в штаб корпуса.

В целом это было хоть и постоянно тревожное состояние, но далекое от того, что происходило на фронтах, непосредственно сражающихся с фашистами. Весь ужас войны мы осознали, когда наш батальон после Сталинградской битвы передислоцировали на Украину, и мы проезжали через города, где еще не убраны были трупы людей и животных, повсюду виднелись развалины зданий. Долгое время наши посты располагались на крупном железнодорожном узле Коростынь. Здесь бомбежки были каждый день, и не по одному разу. Наши посты размещались на верхних этажах разрушенных зданий, и во время бомбежек было довольно страшно, надеялись на поговорку, что бомба второй раз в одно и то же место не падает.

Из Коростыня наш батальон перевели на Львовщину, сначала стояли в городе Рава Русская, а потом я попала в сельскую местность, в Куровицы. Вот тут для нас началась настоящая война, которая продолжалась и после Победы. Это была война с бендеровцами, когда в любую минуту в любом месте можно было ожидать пулю в спину или нож в сердце. Девушки «пропадали» практически ежедневно, особенно враги угоняли их по ночам. Находили чаще всего мертвых, некоторые и до сих пор числятся пропавшими без вести. Мне командир части приказал отобрать четверых девушек и с ними выехать на пост, с которого только что исчезли пять девушек. Они до сих пор считаются без вести пропавшими. Сначала жили в самом селе, но потом все-таки построили землянку и оборудовали пост в полукилометре от деревни. Пост устроили в месте, где с одной стороны было кладбище, с другой – просматриваемая дорога, а с двух остальных был глубокий овраг, то есть незаметно к нам никто не мог близко подобраться. На землянке стоял пулемет и около него трое из нас дежурили, сидя спина к спине, чтобы видеть всю округу. Одна из девушек находилась в землянке на связи, у телефона. Еще одна отдыхала перед дневным дежурством. Подобраться к нам незамеченными бендеровцы не могли, поэтому обстреливали то с кладбища, то из оврага. Я думаю, что нас могли всех поубивать еще когда мы жили в деревне. А спасло, может быть, то, что я по национальности украинка (девичья фамилия Иванюк) и говорила по-украински с местным священником, который к нам в дом часто заходил, расспрашивал, кто мы и откуда родом.

Сняли нас с поста только в сентябре 1945 года. Мы пятеро остались живы, а в Коростыне есть братская могила, где лежит много девчат из нашей роты, погибших от пуль бендеровцев.

За выполненное задание в Коростыне я была награждена орденом Красной Звезды.

...После войны, вернувшись на Украину, Ольга Максимовна встретила офицера Георгия Алексеева, который и стал ее мужем. Вместе с супругом (кстати, они уже отметили золотую свадьбу) колесила по военным округам, пока, наконец, семья не осела в Томске. Ольга Максимовна с 1963 года начала работать в отделе кадров ТПИ. Через два года по просьбе директора НИИ интроскопии была переведена в этот институт, где трудилась до 1978 года в должности начальника отдела кадров.